Неточные совпадения
— Еду мимо, вижу — ты подъехал. Вот что: как думаешь — если выпустить сборник о Толстом, а? У меня есть кое-какие знакомства в
литературе. Может — и ты попробуешь написать что-нибудь?
Почти шесть десятков лет работал человек, приобрел всемирную славу, а — покоя душе не мог заработать. Тема! Проповедовал: не противьтесь злому насилием, закричал: «Не могу молчать», — что это значит, а? Хотел молчать, но — не мог? Но — почему не мог?
— Вы, разумеется, знаете, что Локтев — юноша очень способный и душа — на редкость чистая. Но жажда знания завлекла его в кружок гимназистов и гимназисток — из богатых семей; они там, прикрываясь изучением текущей
литературы… тоже
литература, я вам скажу! —
почти вскрикнул он, брезгливо сморщив лицо. — На самом деле это — болваны и дурехи с преждевременно развитым половым любопытством, — они там… — Самойлов быстро покрутил рукою над своей головой. — Вообще там обнажаются, касаются и… черт их знает что!
Ну-ко, расскажите, “как дошли вы до жизни такой?”» Оказалось: сын чиновника
почты, служил письмоводителем в женской гимназии, давал девицам нелегальную
литературу, обнаружили, арестовали, пригрозили, предложили — согласился.
Чтение художественной
литературы было его насущной потребностью, равной привычке курить табак. Книги обогащали его лексикон, он умел ценить ловкость и звучность словосочетаний, любовался разнообразием словесных одежд одной и той же мысли у разных авторов, и особенно ему нравилось находить общее в людях, казалось бы, несоединимых. Читая кошачье мурлыканье Леонида Андреева, которое
почти всегда переходило в тоскливый волчий вой, Самгин с удовольствием вспоминал басовитую воркотню Гончарова...
В новых
литературах, там, где не было древних форм, признавал только одну высокую поэзию, а тривиального, вседневного не любил; любил Данте, Мильтона, усиливался прочесть Клопштока — и не мог. Шекспиру удивлялся, но не любил его; любил Гете, но не романтика Гете, а классика, наслаждался римскими элегиями и путешествиями по Италии больше, нежели Фаустом, Вильгельма Мейстера не признавал, но знал
почти наизусть Прометея и Тасса.
По-английски большинство нашей публики
почти не читает, между тем в Англии, а еще более здесь, в Капе, описание Капа и его колонии образует
почти целую особую
литературу.
В трехнедельный переезд до Англии я, конечно, слышал часть этих выражений, но пропускал мимо ушей, не предвидя, что они, в течение двух-трех лет, будут моей
почти единственной
литературой.
О книгах и речи не было, исключая академического календаря, который выписывался
почти везде; сверх того, попадались песенники и другие дешевые произведения рыночной
литературы, которые выменивали у разносчиков барышни.
Сельскохозяйственной
литературы в то время
почти не существовало, а ежели в «Библиотеке для чтения» и появлялись ежемесячно компиляции Шелихова, то они составлялись поверхностно, по руководству Тэера, совершенно непригодному для нашего захолустья.
Перечитывали
почти всю русскую
литературу, что нам доставляло большую радость.
У молодости есть особое,
почти прирожденное чувство отталкивания от избитых дорог и застывающих форм. На пороге жизни молодость как будто упирается, колеблясь ступить на проторенные тропинки, как бы жалея расстаться с неосуществленными возможностям».
Литература часто раздувает эту искру, как ветер раздувает тлеющий костер. И целые поколения переживают лихорадку отрицания действительной жизни, которая грозит затянуть их и обезличить.
Его не интересует вопрос о том, «повинен ли в адюльтере господин такой-то с госпожой такой-то», к чему, по его мнению, свелась вся
почти французская
литература.
И нужно сказать, что теософическая
литература в большинстве случаев поразительно неинтересна и скучна, роковая печать бездарности лежит на всех
почти теософических писателях.
— А все благодаря русской
литературе и вам, господам русским писателям, — проговорил он
почти озлобленным тоном.
Их любовь к
литературе и поэзии все-таки развила в них чувство
чести и благородства.
— Прежде, когда вот он только что вступал еще в
литературу, — продолжала Мари, указывая глазами на Вихрова, — когда заниматься ею было не только что не очень выгодно, но даже не совсем безопасно, — тогда действительно являлись в
литературе люди, которые имели истинное к ней призвание и которым было что сказать; но теперь, когда это дело начинает становиться
почти спекуляцией, за него, конечно, взялось много господ неблаговидного свойства.
Клеопатру Петровну просто мучила ревность: она всюду и везде видела Анну Ивановну, а прочего ничего
почти и не слыхала; что касается до m-lle Прыхиной, то ее равнодушие должен я объяснить тоже взглядом ее на
литературу: достойная девица эта, как мы знаем, была с чрезвычайно пылким и возвышенным воображением; она полагала, что перу писателя всего приличнее описывать какого-нибудь рыцаря, или, по крайней мере, хоть и штатского молодого человека, но едущего на коне, и с ним встречается его возлюбленная в платье амазонки и тоже на коне.
Он смекнул, что
литературе надо антрепренера, и смекнул очень вовремя,
честь ему и слава за это, антрепренерская, разумеется.
— Гм… это все твоя
литература, Ваня! — вскричал он
почти со злобою, — довела до чердака, доведет и до кладбища! Говорил я тебе тогда, предрекал!.. А что Б. все еще критику пишет?
Но совершенно непонятно,
почти страшно, что поощрения в подобном смысле от времени до времени раздаются и в
литературе.
Тем не менее для меня не лишено, важности то обстоятельство, что в течение
почти тридцатипятилетней литературной деятельности я ни разу не сидел в кутузке. Говорят, будто в древности такие случаи бывали, но в позднейшие времена было многое, даже, можно сказать, все было, а кутузки не было. Как хотите, а нельзя не быть за это признательным. Но не придется ли познакомиться с кутузкой теперь, когда
литературу ожидает покровительство судов? — вот в чем вопрос.
Разбитая надежда на
литературу и неудавшаяся попытка начать службу, — этих двух ударов, которыми оприветствовал Калиновича Петербург, было слишком достаточно, чтобы, соединившись с климатом, свалить его с ног: он заболел нервной горячкой, и первое время болезни, когда был
почти в беспамятстве, ему было еще как-то легче, но с возвращением сознания душевное его состояние стало доходить по временам до пределов невыносимой тоски.
Хотя поток времени унес далеко счастливые дни моей юности, когда имел я счастие быть вашим однокашником, и фортуна поставила вас, достойно возвыся, на слишком высокую, сравнительно со мной, ступень мирских
почестей, но, питая полную уверенность в неизменность вашу во всех благородных чувствованиях и зная вашу полезную, доказанную многими опытами любовь к успехам русской
литературы, беру на себя смелость представить на ваш образованный суд сочинение в повествовательном роде одного молодого человека, воспитанника Московского университета и моего преемника по службе, который желал бы поместить свой труд в одном из петербургских периодических изданий.
Гувернантка эта очень любила
литературу и сама пописывала стишки; она приохотила Елену к чтению, но чтение одно ее не удовлетворяло: она с детства жаждала деятельности, деятельного добра; нищие, голодные, больные ее занимали, тревожили, мучили; она видела их во сне, расспрашивала об них всех своих знакомых; милостыню она подавала заботливо, с невольною важностью,
почти с волнением.
Вследствие таковых качеств, успех его в
литературе был несомненный: публика начала его знать и любить; но зато журналисты скоро его разлюбили: дело в том, что, вступая
почти в каждую редакцию, Миклаков, из довольно справедливого, может быть, сознания собственного достоинства и для пользы самого же дела, думал там овладеть сейчас же умами и господствовать, но это ему не совсем удавалось; и он, обозлившись, обыкновенно начинал довольно колко отзываться и об редакторах и об их сотрудниках.
Вечером мы были на рауте у председателя общества чающих движения воды, действительного статского советника Стрекозы. Присутствовали
почти все старики, и потому в комнатах господствовал какой-то особенный, старческий запах. Подавали чай и читали статью, в которой современная русская
литература сравнивалась с вавилонскою блудницей. В промежутках, между чаем и чтением, происходил обмен вздохов (то были именно не мысли, а вздохи).
Но ежели бы кто, видя, как извозчик истязует лошадь,
почел бы за нужное, рядом фактов, взятых из древности или и в истории развития современных государств, доказать вред такого обычая, то сие не токмо не возбраняется, но именно и составляет тот высший вид пенкоснимательства, который в современной
литературе известен под именем"науки".
Из многих случаев этого угождения господствующему образу мыслей укажем на один: многие требуют, чтобы в сатирических произведениях были лица, «на которых могло бы с любовью отдохнуть сердце читателя», — требование очень естественное; но действительность очень часто не удовлетворяет ему, представляя множество событий, в которых нет «и одного отрадного лица; искусство
почти всегда угождает ему; и не знаем, найдется ли, например, в русской
литературе, кроме Гоголя, писатель, который бы «в подчинялся этому требованию; и у самого Гоголя за недостаток «отрадных» лиц вознаграждают «высоколирические» отступления.
К моему удивлению, Гаврило Степаныч порядочно знал политическую экономию, читал Адама Смита, Милля, Маркса и постоянно жалел только о том, что, не зная новых языков, он не может пользоваться богатой европейской
литературой по разным экономическим вопросам из первых рук, а не дожидаясь переводов на русский язык; в статистике Гаврило Степаныч был как у себя дома, читал Кетле и Кольба, а работы русского профессора Янсона он знал
почти наизусть.
Желая присвоить России лучшие творения древней и новой чужестранной
Литературы, Она учредила Комиссию для переводов, определила награду для трудящихся — и скоро
почти все славнейшие в мире Авторы вышли на языке нашем, обогатили его новыми выражениями, оборотами, а ум Россиян новыми понятиями.
Конечно, в тогдашнем обществе
литература почти ничего не значила; но к ней обратились, вероятно, отчасти вообще по естественной людям наклонности к благоприятной для них гласности, а всего более — по соображению того, какое значение имела
литература, и особенно сатира, во французском обществе.
И
почти ни у кого не являлось охоты переступить эту грань, потому что вся
литература тогда была делом не общественным, а занятием кружка, очень незначительного…
Как будто великая
честь попасть в эту
литературу, где подвизаются сочинители, подобные г. Мещеринову, где имеют право гражданства литературные произведения, подобные его мнению!
И самая мелочность вопросов, занимающих
литературу, служит не к
чести нашего общества.
Почитаешь журнальные статейки, так иногда и в самом деле подумаешь, что
литература у нас — сила, что она и вопросы подымает и общественным мнением ворочает…
Странно,
почти необъяснимо, что даже о такой простой и невинной вещи, как железные дороги,
литература не догадалась заговорить прежде, чем постройка их решена была правительственным образом; но эта недогадливость или робость
литературы — факт несомненный.
Почти все они выработались гораздо прежде, под влиянием литературных преданий другого периода, начало которого совпадает в истории… впрочем, что нам до истории: читатели сами ее должны знать… будем говорить только о
литературе.
Теперь заметим только одно:
литература наша только с нынешнего года занялась вопросом о мерах к выкупу земли; в прошедшем году
почти не тронут был этот вопрос.
Вопрос этот так общ, что и в прежнее время нельзя было не говорить о нем, и действительно, даже в самое глухое время нашей
литературы нередко появлялись у нас книжки и статейки: «О задачах педагогики как науки», «О воспитании детей в духе христианского благочестия», «Об обязанности детей
почитать родителей» и т. п.
Из Карамзина же извлечены
почти все сведения, излагаемые в главах о внутреннем состоянии России в разные периоды, — по следующим рубрикам: законодательство, администрация, просвещение, нравственность,
литература, искусства, промышленность и торговля.
При звуке его сухого голоса она, с удивлением, взглянула в лицо ему и стала молча, внимательно слушать его суровые,
почти карающие слова. Он доказывал ей, как развращает ум эта, излюбленная ею,
литература, искажающая действительность, чуждая облагораживающих идей, равнодушная к печальной правде жизни, к желаниям и мукам людей. Голос его резко звучал в тишине леса, и часто в придорожных ветвях раздавался тревожный шорох — кто-то прятался там.
Впрочем, мы чувствуем, что оправдания наши очень неудовлетворительны, и, сознавая свою вину, постараемся окончить наши заметки как можно скорее, так как в дальнейшем развитии нашей
литературы (нужно предупредить читателя) интересы, волнующие ныне общество, оставались
почти в той же неприкосновенности, как было и до Петра.
Повторим в заключение, что книжка г. Милюкова умнее, справедливее и добросовестнее прежних историй
литературы, составлявшихся у нас в разные времена, большею частью с крайне педантической точки зрения. Особенно тем из читателей, которые стоят за
честь русской сатиры и которым наш взгляд на нее покажется слишком суровым и пристрастно-неблагонамеренным, таким читателям лучше книжки г. Милюкова ничего и желать нельзя в настоящее время.
Нет, как вы хотите, и в сатире нашей постоянно господствовала та мелкость, та узкость взгляда, которые мы заметили вообще в нашей
литературе. И сатира не возвышалась у нас до понимания народных интересов, несмотря на некоторые исключительные явления,
почти всегда имевшие только частный смысл.
Если окончить Гоголем ход нашего литературного развития, то и окажется, что до сих пор наша
литература почти никогда не выполняла своего назначения: служить выражением народной жизни, народных стремлений.
Но дурно [вот что: между десятками различных партий
почти никогда нет партии народа в
литературе].
Выражения народные встречаются у него часто; но формы везде
почти правильные, принятые в
литературе.
Новой
литературы он терпеть не мог и читал только евангелие да древних классиков; о женщинах не мог слышать никакого разговора,
почитал их всех поголовно дурами и очень серьезно жалел, что его старуха мать — женщина, а не какое-нибудь бесполое существо.
В продолжении XVIII века новорусская
литература вырабатывала тот звучный, богатый язык, которым мы обладаем теперь, — язык гибкий и могучий, способный выражать и самые отвлеченные идеи германской метафизики и легкую, сверкающую игру французского остроумия. Эта
литература, возникшая по гениальному мановению Петра I, имела, это правда, характер правительственный, но тогда знамя правительства был прогресс,
почти революция.
И
литература получила, по-видимому, общественное значение: она
почти исключительно обратилась к тем вопросам, которыми занято было внимание публики.